Ольга Елисеева - Нежная королева [= Хельви — королева Монсальвата]
Харвей вдруг почувствовал адский голод. Сейчас он легко проглотил бы не только пирог, но и половину праздничного стола.
— С чем начинка?
— С крольчатиной и черносливом. — отозвалась Хельви, орудуя на блюде золотым ножом. — Еще лук, морковка кака-то, укроп, кажется. В Беоте разве не делают таких?
— Ну уж не знаю. — пожал плечами лорд, подхватив здоровенный кусок, который она ему протягивала. — Моя первая свадьба состоялась очень рано. Мне было 16, я плохо помню, чем там кормили на ночь.
— Ваша жена, мать Персиваля… она умерла?
— Да. — Харвей перестал жевать.
— Вы ее любили? — королева смотрела прямо на него, от чего Деми сделалось не по себе.
— Да, наверное. — сказал он и с трудом проглотил кусок. — Наверное, так это и называется. Гудрит была очень достойная женщина. Верная жена и хорошая мать.
Хельви показалось, что этими словами он отгораживается от нее, изначально неверной жены и никакой матери, если принять во внимание Дерлока и королевские обязанности.
— Впрочем, это было давно. — вздохнул Харвей. — Персивалю исполнился год, когда ее не стало. Чума.
— Сожалею. — протянула Хельви. — Вина?
— Да, если можно. — лорд кивнул.
Королева принесла со стола серебряные кубки и кувшин со старым альгусским.
— Хороший вкус. — слегка пригубив, одобрил герцог. — За что?
— За то, чтоб с честью выбраться из той неурядицы, в которую мы сами себя загнали. — насмешливая улыбка тронула губы Хельви.
— Мне нравится ваш оптимизм. — Харвей осушил чашу. — За тех, кому нечего терять.
Он понял, что на голодный желудок быстро хмелеет и с удвоенной силой принялся за пирог.
— Королевский Совет утвердил за вами титул принца-консорта. — сказала Хельви, допивая вино и тоже отламывая себе кусок пирога.
Консорт — это, конечно, не то, на что надеялся Харвей, но он промолчал.
— Как только вы более или менее укрепитесь здесь, получите опору при дворе и станете известны в народе, я добьюсь для вас королевского титула.
«Могла бы во всяком случае не врать. — подумал Харвей. — Если они отказали мне сразу…»
— Я очень заинтересована во второй коронованной особе в Гранаре. — продолжала молодая женщина.
— Почему? — не понял лорд.
— Да потому что мне не 16 лет. — Хельви казалось, что она не обязана объяснять очевидные вещи. — У нас должен быть наследник. Роды в 25… Вы знаете, что к 20 годам любая крестьянка считается отрожавшей?
Харвей этого не знал. Да и какое ему дело до трудностей гранарских крестьянок?
— Но вы-то не крестьянка.
— Можете прировнять десять лет войны к аналогичному времени в поле. — покачала головой королева. — Я боюсь, что для меня рождение ребенка будет серьезным испытанием. Могу и не выдержать. Тогда малыш-наследник, имея все права на престол, останется без защиты старшего коронованного лица. Вы понимаете, что такое междуцарствие? Малолетство монарха? Грызня регентов? Смута?
Харвей молчал.
— Мне нужно, чтобы ваши права короля, никто не осмелился оспаривать, даже если меня не будет, и вам одному придется растить наследника для Гранара.
— Как обычно, я вас хорошо понимаю. — кивнул Харвей. — Вы умеете необыкновенно доходчиво объяснить, чего хотите.
— Еще вина? — Хельви разлила остатки альгусского?
«С какой откровенной прямотой, даже циничностью она смотрит на себя. — поразился лорд. — Так спокойно и детально просчитывать перспективу своей смерти!» У него создалось чувство, что королевские обязанности смяли в душе Хельви обычные человеческие стремления, например, не думать о худшем. «Она полностью подчинила жизнь Гранару и с такой же легкостью берет в кулак чужие судьбы, как свою собственную. Хорошо это или плохо? Для Гранара, наверное, хорошо. Но для нее…» Харвей поймал себя на том, что готов пожалеть королеву.
— Вы всех сегодня хорошо рассмотрели? — прервала его мысли Хельви. — Она снова встала, достала фарфоровые чашки с тонким голубым орнаментом клубящихся над зарослями бамбука облаков и аккуратно сцедила в них отвар вербены. — Какая гадость. Вам сахара добавить?
— Можно не добавлять. — Деми покачал головой. — Пусть чуть остынет. Всех — это кого?
— Ну всех. — пожала плечами королева. — Д’Орсини, отца Робера, Ламфа, Лоше Вебрана, беотийского посла… Дерлока, наконец.
— Трудно сказать сразу. — Харвей принял из ее рук чашку и поставил на камин. — Во всяком случае я отличаю их друг от друга.
— О, — протянула королева, — они очень разные. И представляют разные силы. — добавила она, садясь. — С каждой из этих группировок вам придется еще столкнуться.
Герцог подозревал что-то в этом роде. Со стороны королевы было большой любезностью дать ему некоторые пояснения о расстановке сил при дворе, а не выбрасывать, как щенка в океан. К тому же с завязанными глазами.
— Безусловно опасаться стоит только Лоше Вебрана. — задумчиво сказала женщина. — Он ставленник фомарионцев и заинтересован в вашей смерти.
— Почему? — не понял Деми. — Я и Фомарион? Какая связь?
— Прямая. Фомарионский двор был вынужден согласиться с моим отказом Арвену. Внешне мы даже не испортили отношения. Как видите, послы присутствуют на торжествах, принесли дары и поздравления. Но, — она подняла палец, — если вы случайно упадете с лошади и сломаете себе шею, утоните, переплывая реку, сгорите на пожаре или просто заболеете и скончаетесь, Фомарион будет очень рад. Потому что я сразу стану молодой вдовой без необходимых отговорок. Понятно?
Харвей кивнул. Он уже сказал, что королева доходчиво объясняла положение.
— Лоше Вебрану вы не должны доверять ни при каких обстоятельствах. Он — ваш первый враг.
«Я-то думал, что мой первый враг — Дерлок». — усмехнулся лорд. Королева поняла ход его мыслей.
— Дерлок — большой ребенок. — спокойно сказала она. — И совсем не такой плохой, как кажется. В конце концов его не трудно понять. Но Босуорт никогда не пойдет ни на тайное убийство, ни на сговор с чужой страной. Самое большее — драка в цветнике, поединок в горах. Ну словом, что-нибудь вполне честное.
Как ни странно, но у самого Харвея сложилось именно такое впечатление.
— Его сильно не любят при дворе?
— Он горец. — пожала плечами королева. — Его личные качества здесь ни при чем. — Просто все жители долин с молоком матери впитывают страх перед кланами. И ненависть. — она грустно покачала головой. — Даже для отца Робера Босуорт не больше, чем разбойник. Ублюдок от рождения. Иногда мне очень обидно.
Харвей кивнул. И это он мог понять.
